Ирина Асаба - Амнезия [СИ]
В зеркале отразилась Тузикова мордашка. Чернов попробовал ей улыбнуться, но улыбка вышла какой-то кривой и очень жалостливой.
— Прости меня Тузик! — прошептал Юрий, взяв себя в руки и печально разглядывая себя в зеркале. — Это же не я! Ты же понимаешь, что я бы этого никогда не сделал! Я лучше бы сам подох, чем у тебя жизнь отнял! Как же мне теперь жить? Что делать? Удавиться, действительно, что ли? Но тогда все будет напрасно. И Тузикова жизнь напрасно отнята, и моя. Жить у Шереметьева я не буду, — сказал он вслух и вернулся из ванной в палату. — Это же не человек! Это же тварь какая-то! Да разве можно так манипулировать человеческими душами? Что он о себе возомнил? Господом Богом себя считает? Захотел, дал новую жизнь, захотел, отнял. Это не по-божески, это скорее от дьявола. Что за дрянь! О чем это я? Бог, дьявол! Ведь ты же атеист, Юрка! Куда тебя понесло? И, тем не менее… Когда не к кому обратиться, бог получается последней инстанцией. Разговаривая с Богом, я как бы разговариваю сам с собой. Куда меня несет? О чем я? Надо думать о том, что делать дальше, а не философствовать. Ну и какие у меня варианты? — спросил он сам себя и залез на подоконник.
— Во первых, что из себя представлял Тузик? Да ничего не представлял. Человечком был хорошим, вот, пожалуй, и все. В школе не учился. А лет то ему сколько было? Девять, десять? То есть класс третий, четвертый. Ну, это ерунда. Это экстерном сдать можно. Экстерном то экстерном, только где? Где, где? К Яшке я не пойду. Это однозначно. Одна дорога — в детский дом. Гадость, какая. Снова в институт поступать. Снова учиться! Родственников у него по всей вероятности нет. Приткнуться, значит, мне не к кому. Ни жилья, ни родных. Квартиру мою, вероятно, моей матери отдадут. А что если ей во всем признаться?! Не поверит! Да еще не дай Бог, сердце прихватит. Сколько прошло дней с того момента, как меня похоронили? Неделя? Она и так уж всего натерпелась. Смерть мою пережила, похороны. Был сынок, и вдруг не стало. Что за жизнь! И чего меня в эти подземные ходы понесло? Так все из-за Шереметьева. Из-за него, гада, со мной такое случилось. Ведь если бы ни эта ученая сволочь, то не нашли бы мальчишки в лабиринтах тела в ящиках. Не поперлись бы за помощью к Маринке… Маринка! А как же теперь она? Как бы с собой чего не сделала. Ведь любила же она меня. По глазам видел, что любила. А что тогда было, когда чужая была? Это все Тиамат эта. Гипнотизерша Яшкина. Да какой он, к черту Яшка! Забродин он. Как по имени звать запамятовал. Константин что ли? Убить их, что ли, Константина этого и Тиамат? Да не смогу я их убить. Не только потому, что я теперь в теле ребенка. Чисто психологически не смогу. Что я, убийца, что ли? И что делать? Жить! Только как? Перво-наперво отсюда надо уйти, а там уж видно будет, — решил для себя Чернов и стал ждать одежду.
Примерно через час, в палату зашла медсестра. Молодая женщина, со спокойным, серьезным лицом. Здороваясь, она кивнула мальчику и положила на стул стопку одежды. Все было новым, видно, что только что из магазина. Дождавшись пока медсестра уйдет, Юрий стал быстро одеваться. Все было по росту. Размеры в основном совпадали. Только джинсы были немного длинноваты, но это Чернова не смутило. Он подвернул брючины на один оборот вверх и опять пошел к зеркалу. В отражении появилось отражение чистенького мальчика, с умным, хорошим лицом. — С жизнью я, конечно, прощаться не собираюсь, — подумал он. — Теперь мне придется жить двумя жизнями. За себя и за него. Ну, ничего, пацан! Прорвемся. Сделанного не воротишь. Теперь нам с тобой придется идти рука об руку.
Одевшись, Чернов приоткрыл дверь и оглянулся по сторонам. Дверь в палату никто не сторожил. Длинный коридор, покрашенный голубой краской был пустым. Только где-то вдалеке, вероятно на медицинском посту, слышался разговор двух женщин. Пойдя в противоположную сторону, ребенок подошел к двери, на которой было написано — "Запасной выход". К его удивлению дверь оказалась не заперта и, толкнув ее, он оказался на лестничном марше. Странно было ощущать себя в этом легком, почти невесомом теле. Ноги бежали быстрее, чем он привык, не мучила отдышка от многолетнего курения, как-то зорче смотрели глаза. Сбежав по ступенькам вниз, Чернов ожидал увидеть на двери запасного выхода замок, но того к счастью не оказалось. Только широкий засов закрывал дверь изнутри. Посмотрев через стекло по сторонам, он понял, что находится в соседнем с центральным здании. — Видимо это и была секретная Пончикова лаборатория, — думал Юрий, страшась сделать первый шаг в новый для него мир. — Вероятно, именно здесь он проводит свои страшные эксперименты и в закрытых палатах лежат люди, проходящие реабилитацию. Кто они были эти люди? Да какая в принципе разница?! По всей видимости, богатые. Наверное, эта пересадка стоит не малых денег. Хотя зачем Пончику столько денег? Живет он не намного богаче других… Он сам псих! Ему самому лечиться надо! — В сердцах прошептал Чернов и отодвинул засов в сторону. Наконец он вышел на порог и изумленно застыл. Ему вспомнился фильм Динары Асановой "Когда деревья были большими". Он помнил ощущения режиссера и примеривал их в свое время на себя. Только детство давно прошло и единственным ощущением того, что он был когда-то маленьким — была двухэтажная школа. В детстве она казалась ему большой и высокой, позже маленькой и приземистой. Вот и теперь выйдя из дверей больницы, он почувствовал, как мир увеличился в размерах.
Деревья действительно стали большими, здания огромными, а небо высоким-высоким. Постояв несколько минут на крыльце и пытаясь привыкнуть к новым чувствам, Чернов подошел к металлическом забору, и примерился к высоте, собираясь через него перелезть. Выходить через главные ворота он опасался, боясь, что охрана может потребовать вернуть какой-нибудь пропуск или еще хлеще, Яков мог дать указание его остановить. Перебраться через забор не представлялось никакой возможности. Прутья металлической решетки оказались очень высокими, а перекладин на них почти не было. Пройдя вдоль забора дальше, он увидел под забором лаз сделанный собаками. Этого отверстия вполне хватило, чтобы тщедушное тело мальчика пролезло в него. Солнце садилось. Наступивший вечер терял тепло с каждой минутой, а приближающаяся ночь ничего хорошего не сулила. Неизвестно где было ночевать, что есть, да и вообще что делать дальше. В Твери ему явно было нечего делать. Чужой, незнакомый город.
— Что я здесь забыл? Надо возвращаться в Энск. В родном доме и стены греют, — подумал Чернов и пошел в сторону железнодорожного вокзала.
Расписание поездов до Москвы он хорошо помнил. Один из поездов как раз скоро отправлялся. В данной ситуации проблемой было не количество поездов, а отсутствие денег и каких либо документов разрешающих купить билет. Почесав по старой привычке макушку, Чернов вспомнил, как Марина жаловалась на беглецов, которые прячутся на третьих полках и таким образом передвигаются по стране. Это была идея. Идея то идея, но как далеко от нее до реализации задуманного. Выросшему в благополучной семье, не привыкшему к уловкам беспризорников Чернову было страшно. В принципе он понимал, что самое страшное, что может произойти, это если его отправят в детский дом здесь, в Твери. Этого ему очень не хотелось. Возвращение домой, пусть и в таком состоянии стало для него идефикс, и отступать от этой идеи он не собирался.
